MY VIDEO-page - Моя видео-страница
2 февраль 2020
Армения: НЯМ - Вторая книга.
Фото - из поездки в Вильнюс
Армения - путешествие с Мандельштамом
Первая книга НЯМ - это воспоминания о последних годах ММ - с ареста в 34-м. Вторая книга начинается с содружества поэтов - МЫ - Ахматова, Гумиле, потом Нарбут и Городецкий, о последних очень едко написано. То есть вдвоем с ММ - как и что. Та наверное должно быть много об Армении - надо смотреть !!!++ - совсем Армении нет!!!!!
++++НЯМ (отсебятина) - вторая книга - замечательная - много деталей какой был ММ. ...она резка во всем, и к себе тоже...Несколько занудна - она НЯМ продавливает идею...
Рассказать в преамбуле - с юношества в голове крутилось - .. """"в корень голову шампунем мне вымыл парикмахер Франсуа"""" ПРиехл из Армении и таскал книжку ММ с собой. И как-то открыл на произвольной странице - там был ЗВЕРИНЕЦю И обалдел.
Что-то читал про книжку НЯМ - что они невыдержанные злые. Бродский о НЯМ. Пробовал читать - да, злые. А потом прочитал книжку с воспоминаниями о ней. И прочитал ее Вторую книгу совсем по-другому. Пишет так, как понимает, о себе не менее едко, чем о других. И куча "милых" деталей о MM - для меня теперь милых, после того, как я кое-что узнал, делая эти видео....
НЯМ Вторая книга
++++++
В первой половине 20 века приходилось выбирать между двумя немыслимыми вариантами - между анархией и железным порядком, ради которого отрекались от всех ценностей, материальных и духовных, от личной свободы и от правосознания.
На службу в газету Московский комсомолец ММ поступил осенью 29 года. Там платили так мало, что обычно денег хватало всего на несколько дней. В редакции к ММ относились доверчиво и дружелюбно. У него просили, чтобы он снабжал редакцию и ее сотрудников "культурой". Комсомольцы еще чувствовали себя солью земли, но сознавали, что стоит подсолониться культурой. Все в редакции верили в светлое будущее и старались ускорить его.
Уезжая в Армению, ММ уволился и получил доброжелательную характеристику. В ней было сказано, что он принадлежит к интеллигентам, которых можно допускать к работе, но под наблюдением партийных руководителей. Его это почему-то задело, а я смеялась, почему он обижается на своих "парнокопытных" Обиду ММ на дурацкую характеристику я объяснял только тем, что он органически не переносил, чтобы его воспитывали. Я приведу характерный случай.
В редакцию пришел рапповский критик Селивановский. Ему поручили отыскать ММ и сказать, как его на данном этапе расценивает РАПП. Оказалось, что РАПП относится к ММ насторожено: наконец-то он стал советским человеком, но почему-то не написал ни одного стихотворения, то есть не продемонстрировал сдвигов в своем сознании.
Я никогда не видела ММ в таком бешенстве. ММ сказал, что его работа становится общественной тогда, когда она напечатана - " тогда бросайтесь хоть всей сворой.." "Вы же не спрашиваете меня, живу ли я со своей женой и сколько раз в неделю....." Селивановский пытался что-то сказать. На слово "творчество" ММ матюгнулся и ушел в ресторан, зацепив по дороге меня. Я смертно обиделась, что при мне он развел эти непристойности про жену, но он только цыкнул "Ничего не понимаешь...Заткнись..." Именно обида запечатлела в моей памяти этот разговор. За обедом он меня развеселил и мы помирились.
++++++
++++
Мы вернулись из Армении поздней осенью тридцатого года.. .. Мы жили, всегда готовые к беде, но не предвидя ничего конкретного. Нам даже казалось, что гайки завинчены до предела, и нужно ждать облегчения. Впрочем мы об этом мало думали и жили полной, хотя и нищей жизнью.
Мы приехали в Москву и к вечеру захотели есть. Тут-то выяснилось, что ни в одном магазине ничего нет - кроме кофе "Здоровье" ничего на прилавках не обнаружили. Вскоре снова возникли карточки, по которым почти ничего не выдавали, и пайки для привилегированных (тогда и мы попали в их число). Пока суд да дело, на улицах появились летучие базарчики. Торговцы держали товар на ладонях - яйцо, морковка, две картофелины. Чаще всего я добывала горсточку муки и немножко постного масла.
++++
А насчет Мандельштама - я уже догадывалась, что его легкомыслие не похоже на легковерность моих друзей. Он говорил иногда вещи, которых я ни от кого еще не слыхала. Лучше всего я запомнила его слова о смерти. Удивляясь самому себе, он сказал, что в смерти есть особое торжество, которое он испытал, когда умерла его мать. У меня создалось впечатление, будто для него смерть не есть конец, а как бы оправдание жизни. Тогда убивали на каждом углу, и я склонялась к мысли, что смерть просто нелепая случайность.
Еще М пытался мне объяснить, что такое узнавание
++++++
195
С ним было трудно жить и легко. Трудно, потому что он жил с невероятной интенсивностью, и я всегда бежала за ним. Я скрывала, что еле поспеваю за ним, за его мыслью и ритмом. Мне не хотелось, чтобы он остановился из-за меня, но меня огорчало, что он не видит, как я задыхаюсь. А легко, потому что это был он, и мне ни разу в жизни не стало с ним скучно. Вероятно, и потому, что я его любила. Наверное не скажу.
Пусть только никто не думает, что у нас был культ стихов и работы. Ничего подобного и в помине не было: мы интенсивно и горячо жили, шумели, играли и забавлялись, пили водку и вино, гуляли, дружили с людьми, ссорились, издевались друг над другом, ловили один другого на глупостях, неоднократно пробовали разбежаться в разные стороны и почему-то не могли расстаться ни на один день. Как это произошло, я сама не знаю.
198
В толпе хвастунов Мандельшта был белой вороной и очень следил, чтобы я не распускала хвост. Он так открыто и при посторонних издевался надо мной, если случалось хвастнуть, что я при нем придерживала язык - чтобы не осрамил. К посторонним хвастунам он относился снисходительно: "А тебе что? Пусть, если это ему помогает жить...". Сам он хвастаться не мог, потому что жил с твердой уверенностью, что все лучше его, и искренно хотел быть как все: у всех же все гладко, а у него - нет, все умеют промолчать, а он - нет... И наконец: "Посмотри, как он ловко рубит дрова, приятно смотреть...". Если я ему случайно говорила что нибудь лестное (у нас это не было принято), он искренне удивлялся, и я часто слышала от него фразу: "По-моему, я хуже всех...". Признание было совершенно искренним....
С годами у него усиливалась страсть к наслаждениям, а наслаждался он всем, чего люди и не замечают: струей холодной воды из-под крана, чистой простыней, шершавым полотенцем. Смерть стояла у порога, а он в Савелове (1937 год) тащил меня в чайную "Эхо инвалидов" - выпить чаю, посмотреть на людей, почитать газету и поболтать с буфетчиком. У него была редкая способность видеть мир перед глазами, и, полный любопытства, он на все смотрел и все замечал.
Мандельштам отлично понимал, что всякое приобретение неизбежно сопровождается утратой, и рассказывал, будто впервые услыхал слово "прогресс" пятилетним мальчиком и горько заплакал, почуя недоброе.
Для такого человека, как он, смерть была единственным исходом: он не умел быть дрожащей тварью, которая боится не Бога, а людей. Я думаю, что разговоры о будущих стихах, а речь шла именно о них, помогали ММ отгонять страх и предотвращать упадок.
Мандельштам жил настоящим и прекрасно знал, что оно принадлежит ему, а не тем, кто размахивал патентом на настоящее и без церемонии предсказывал будущее.
Перед самым отъездом в Армению произошел любопытный казус. ММ был в тяжелом состоянии, пошел к врачам, и те погнали его - тут же в поликлинике - к психиатру. Когда я приехала из Киева, куда ездила на похороны отца, ММ попросил меня сходить поговорить с психиатром. Его концепция болезни была такая: больной вообразил себя поэтом, выдумал, будто пишет стихи и его знают как поэта, а на самом деле он мелкий служащий, даже не заведует отделом, и носится с какими-то обидами, плохо говорит про писательские организации. И к тому же совершенно неинтересный больной с однообразным и скучным бредом. Бывают интересные больные, бывают неинтересные. Бред в чем-то отражает степень развития. К тому же бред глубокий - больного нельзя переубедить, что он поэт. Я пришла домой в бешенстве. Мандельштам неожиданно сказал, что врач не так глуп: "Ведь я тебе писал, что не хочу фигурять Мандельштамом. Чем я лучше других".
Взрослея или даже старея, он молодел. Выглядел он всегда старше своих лет, но с годами становился легче, веселее, общительнее. В тридцатых годах в нем начисто исчезла вся замкнутость и больше не возвращалась. Тогда мне стало казаться, что я делаюсь старше его, потому что его работа разворачивалась во всю ширь, а он, старея, молодел.
О его публичных выступлениях я только слышала от тех, кто на них присутствовал. Ни меня, ни Ахматову на вечера стихов и на публичные выступления он не пускал. Наше присутствие в зале стесняло его.
Я только один раз в жизни слышала, как ММ публично читает стихи. Он вел себя так, как будто никакой публики не существовало. Были люди и среди них он, один из них, человек как человек. Никакой публики, перед которой что-то разыгрывается, он знать не желал. Он жил и действовал независимо, писал то, что рвалось без удержу, а если мог удержать, то не писал...Он никогда не смотрел на себя со стороны...Ему было безразлично, как он выглядит...
Он говорил мне: чего прятать голову? Какая есть жизнь, в такой и надо жить. Не нам выбирать... Из всех, кого я знала, ММ был единственным человеком, до ужаса лишенным всяких претензий, абсолютно лишеннный позы, беспредельно такой, как есть.. Однажды (уже в тридцатых годах) он не без смущения сказал мне, что женщины все таки что-то из себя воображают, не совсем естественны (попросту кривляки) : Даже ты и Анна Андреевна Ахматова.." Я только ахнула: наконец он догадался!
Мандельштам не знал, что такое "позиция", потому что согласовывал свои поступки только с чувствами и мыслью.
ММ ни на секунду не задумывался о своем посмертном будущем. Он просто занимался делом. Так, очевидно, и следует поступать
237+++
Летом 1935 года ММ удалось поездить по Воронежской области: газета отправила его в командировку и получила разрешение в органах.
Своевольца, который пробовал собственноручно переделать мир, то есть родную деревню, звали Дорохов. История Дорохова проста и типична. Он вернулся домой с фронтов мировой и гражданской войны. В деревне он начал сразу строить новую и счастливую жизнь. Приказы Дорохова сыпались как горох и были написаны на языке первых лет революции. Незадолго до нашего приезда его сняли с председательского поста за самоуправство - к нашему приезду его вернули. Взывая к начальству односельчане перечисляли все заслуги Дорохова. Из них главная - он он провел самое глубокое раскулачивание в самый короткий срок, не затребовал помощников из города.
За три дня до нашего приезда Дорохов издал приказ, поставить на каждое окно в каждой хате по два цветочных горшка. Он с нами вместе обошел с десяток домов, проверяя, как выполнен цветочный приказ. Значение ему он придавал огромное: цветы выпивают влагу и "служат против ревматизмы". Бабы объясняли Дорохову, что ничего против цветов не имеют но горшков нигде не достать и три дня слишком малый срок, чтобы вырастить даже лопух или крапиву. ММ распил с Дороховым бутылку водки и сочувственно слушал его речи ... .
345
ММ один раз - незадолго до ареста 1934 года - сказал, что ему бы хотелось "сделать что-то для людей", а то он живет и как-то не позаботился об этом. Он словно искал человеческую боль (то, что мучит их) и средство, чтобы ее исцелить, то, что нужно "для сердец живых"
ММ
Поучение - нерв литературы. Поэтому для литературы необходим пьедестал. Другое дело поэзия.... Быть лучше своей эпохи, лучше своего общества для поэта необязательно.
Гибель ММ была воспринята в свое время, как совершенно закономерное явление. Разве такой анахронизм, как ММ имел право существовать?
2 February 2020
Nadezhda Mandelstam - 2-nd book (sorry, in Russian), Photo - from trip to Vilnius
